Сами мы не местные...

По зиме еще дело было.  Ночью выпал снег — глубокий, пушистый, красивый. Но красота красо­той, а чистить все равно надо — хо­тя бы для того, чтобы из дома вый­ти, так как живем в деревне. Беру лопату и иду на улицу.

Из дома на­против  выходит соседка — на рабо­ту бежит. Через некоторое время слышу жалобное: — Мяу!

Поднимаю голову — соседский кот сидит на заборе. Увидел, что я на него смотрю, и тут же изобразил обиженного, несчастного, лапки поджал — в общем, даже не гово­рит, а вопит о том, что «сами мы не местные, несчастные, из дома нас выгнали и кушать очень хочется» Но, видимо, так сосредоточился на том, чтобы все это достоверно изо­бразить, что забыл о равновесии — полетел с забора прямо в сугроб, только кончик хвоста торчит!

По­том, смотрю, появляется удивлен­ная морда — надо же, мол, как же я так опростоволосился-то? Но тут он замечает, что его падение не ос­талось незамеченным мной — выражение морды тут же меняется на сиротское. Котик делает все воз­можное для того, чтобы я повери­ла, что ему с трудом удается вы­лезти из сугроба.

Весь в снегу, са­дится на дороге и под аккомпанемент горестного мяукания начинает лапкой счищать снег с головы — но аккуратно, так, чтобы большая часть его осталась на месте и доба­вила «жалостливости» к облику. Ка­чаю головой – «Во дает!» — отворачи­ваюсь и продолжаю чистить снег. Кот, видя, что потерял зрителя, для которого весь этот концерт и разы­грывался, быстренько меняет дис­позицию — перебегает дорогу и усаживается так, чтобы мне его бы­ло видно, и продолжает обиженно мяукать.

Я чищу снег. Кот надрыва­ется. Чищу снег. Сообразив, нако­нец, что ничего не обломится, кот встает и бредет обратно к сосед­скому дому. По пути постоянно ог­лядывается. Обернувшись в оче­редной раз и поймав мой взгляд, снова усаживается и принимается жаловаться на жизнь, осторожно стряхивая снег с шерстки. Не выдержала — вынесла ему по­есть: искусство ведь требует жертв!