11 сентября Иван Постный

(Время по старому стилю)

На двадцать девятый день августа-месяца («густаря-соберихи») выпадает чествование памяти усекновения честныя главы Иоанна Предтечи, Крестителя Господня. В народной Руси с этим днем, слы­вущим за «Ивана Постного», а в некоторых местностях прозываю­щимся «Иваном Полетком» (полетним) связаны любопытные обы­чаи, поговорки, поверья и сказания, ведущиеся с незапамятных дней старины стародавней, богатой не одними могучими богатырями, обе­регавшими рубеж Земли Русской от вора-нахвальщины, но и метким, до самого «нутра» всякой вещи проникающим, словом красным.

«Нужда и в Велик-День (на Светло-Христово-Воскресенье) по­стится!»,

— говорят в народе: «Попоститься да и воду спуститься!»...

Но блюдет держащаяся святоотеческих преданий попольная-посельская Русь каждый день постный, положенный по уставу церковному.

«Пост — к душеспасенью мост!» —

убедительно заявляет она пред слу­хом маловерных, повторяющих, кивая с укоризненным взглядом на постников, старые поговорки:

«Постное едим, да скоромное суесловье отрыгаем!»,

«Пост не мост, — можно и объехать!»,

«Все посты блюдем-постимся, а никуда не годимся!» и т. д.

«Успенский пост Спожинками разрешается!»

— гласит седое народное слово. Чуть только успеют пройти с успенских розговен две недели — четырнад­цать суток, как осенний мясоед переламывается уже днем строгого поста — нерушимого, по исконному вековому обычаю крепко дер­жавшихся за вековые устои старины, благочестивых-богомольных дедов-прадедов: «Иваном Постным».

Самое обиходное имя на Руси — Иван.

На деревне «Иванов — что грибов поганых!» — говорит народ.

«Дядя Иван — и людям, и нам!»...

«Шестьдесят два Ивана святыми живут», — подводят они счет одно-  именным угодникам Божиим, не расходясь ни на пядь с точным ука­занием святцев, и начинает перечислять: «Иван Богослов», «Иван Златоуст», «Иван Постный», «Иван Купала»,

«Иван Воин», заканчивающий Святки и начинающий свадьбы «Иван Бражник» (7 января), «Иван Долгий» (8-го мая) и т. д. «Поститель Иван», — как говорится в деревенском быту, — «делил мясоед пополам», хотя это выражение, напоминающее о «Филипповках» (Рождественском посте), и погрешает в немалой степени против ис­тины: до Филиппова заговенья (14 ноября) еще целых два с полови­ною месяца — засевающий поля дождями, окутанный туманом сентябрь-листопад-грудень, октябрь-назимник да две сыплющих снегом недели ноября-«листогноя-студеного».

Не длинен пост «Иван Пост­ный», всего в двадцать четыре часа он обходит весь светлорусский простор, а памятует о нем и обо всех приуроченных к нему благоче­стивых обычаях верный боголюбивой старине народ русский не ме­нее, чем об Успенщине — Госпожинках или Филипповках. —

«Иван По­стный обыденкой живет, да всеё матушку-Русь на посту держит!»

-можно и теперь еще услышать в среднем Поволжье, в этой кондовой-коренной Велико-Руси, старую молвь народную.

«Поститель Иван — пост внукам и нам!»,

«Иван Постный не велик, а перед ним и Филиппов пост — кулик!»,

«Кто на Ивана, Крестителя Господня, скоромь жрет — тот в рай не попадет!»

— добавляет она, приговаривая:

«На Постного Ивана вся скоромь мертвым узлом затянута (запреще­на)!»,

«Не соблюдешь Иван-пост, прищемишь в аду хвост!»,

«Кто Ивану Крестителю не постит — за того и сам набольший поп грехов не умолит!»

На Ивана Постного не ест деревенская Русь, по преданию, ниче­го круглого. Памятуя, что в этот, наособицу стоящий в православ­ном месяцеслове день чествуется праведная-страдальческая кончина Предтечи Господня, не только не вкушает честной люд православ­ный ничего круглого, но даже и щей не варит, так как капустный ко­чан напоминает ему своим видом отсеченную голову. На Предтечу не рубят капусты, не срезывают мака, не копают картофеля, не рвут яблок и даже не берут в руки ни косаря, ни топора, ни заступа, что­бы не оскорбить этим поступком священной памяти приявшего от меча мученическую кончину великого пророка Божия, принесшего грешному миру благую весть о грядущем на его спасение Христе — Свете Тихом, Учителе Благом.

«Пост — в рай мост!»

— по мудрому изречению во всякой старине сведомых старых людей, хотя из их же умудренных опытом уст вещей птицею вылетели на Русь слова:

«Послушание паче поста и мо­литвы!»,

или «Послушание — корень смирения!».

Говоря о постах и о связанном с ними в его представлении «послушании-смирении», на­род выводит заключение, что — «Кто все посты постится, за того все четыре Евангелиста!», но тут же спешит прибавить: «А кто и на Ивана Постного скороми не ест — тому сам Истинный Христос помога!» Этим изречением придается дню 29-го августа особое значение, ставящее память Крестителя Господня на высоту, недосягаемую взо­ру грешников, нарушающих постановления отцов Церкви и не со­блюдающих святоотческих преданий.

От Ивана Постного осень считается на деревенской Руси всту­пившею во все свои неотъемлемые права.

«Иван Постный — осени отец крестный!» — говорят в народе:

«С Постного Ивана не выходит в поле мужик без кафтана!»,

«Иван Предтеча гонит птицу за море далече!»,

«Иван Поститель пришел, лето красное увел!».

С «Иван-поста» мужик осень встречает, баба свое — бабье — лето начинает.

Бабе — по деревенской поговорке приметливой — «с Ивана Постного последнее стлище на льны!».

«Если журавли с Ивана Крестителя на Киев (на юг) пошли-потянули — будет короткая осень, придет не­жданно-негаданно ранняя зима».

За двое суток до сентябрьского Семена-дня (память святого Си­меона Летопроводца) идет Иван Постный — полетовщик. В старые — прежние годы подводились к этому дню все счета по наймам на Мо­скве Белокаменной и во многих других городах русских. Высчитывалась к Иван-посту всякая полетняя плата, собирались полетние дани, сбивался оброк с каждого тягла, «полетным грамотам» (договорам) конец приходил. Если поднимались цены на рабочие ру­ки, то можно было услышать среди трудового люда слова:

«Нынеш­ний Иван Постный — добрые полетки!».

Когда же плата начинала па­дать, то рабочий народ сокрушенно повторял, призадумываясь над предстоящей зимою:

«Прошлое слетье — не в пример скоромнее, полеток того гляди весь мужичий год на Велик-Пост сведет!» и т. п.

С деньгой-копейкою трудовой, летним страдным потом заработанною, русский хлебороб, — не только чужому горбу работник, но и вольный пахарь, — в старину становился к полетнему дню, Иван Постному. Сметливый глаз купца-торгаша, деньгороба расчетливого, не мог не заприметить этого, — почему и устраивались 29-го августа ярмарки-однодневки, «ивановские торги», по многим городам и пригородам, по селам-весям святорусским. Велся торг не только всякою обиход­ной снедью-рухлядью, но и различными приманчивыми товарами гостиными, про которые сложились к этому случаю поговорки:

«На Иван-Постного в кармане скоромная копейка шевелится!»,

«На иванов торг и мужик идет, и баба зарится!»,

«Красно лето работой, а Иван Полеток — красными товарами да бабьими приглядами!»

Пере­житком старины доживают свой век и в наши дни обычные в неко­торых губерниях (преимущественно — поволжских) ивановские яр­марки. Но на них, по большей части, идет торг предметами домашнего крестьянского обихода да лошадьми, да огурцами («в за­сол»), да медом с вощиною, да щепным и скобяным товаром. И нет на этих постных торгах ни особого разгула веселого, ни угарного по­хмелья шумливого, как это всегда бывает об ярмарочную пору, ко­гда, заодно с карманом, развязывается у мужика-простоты и язык — на крепкое словцо тороватый, распоясывается, и душа широкая, удержу себе не знающая, с каждой чаркою зелена-вина шире дорогу своей воле — удали прокладывающая.

«Пей, купец, на Иван-торгу квас да воду, закусывай пирогами ни с чем!»

— говорит краснослов — народ по этому случаю, — говоря, приговаривает:

«Никто с поста не умира­ет!»,

«С поста не мрут, с обжорства дохнут!»,

«Кто пьет-зашибается не в пору — распухнет с гору!»,

«На Постника Ивана не пригубь боль­ше одного стакана!»

Мелкого красного товара, к слову молвить, и теперь по-прежнему не искать-стать на постном ивановском торгу, — где они ведутся в день усекновения честныя главы Иоанна Предте­чи, Крестителя Господня. Ситцы, плис, миткаль, платки — на каждом сельском базаре — тут как тут, а с ними — и ребячья радость: всякие заедки-гостинцы, пряники, орехи, маковники. Ходят, как и в старую старь, между наскоро сколоченными торговыми ларями-палатками крикливые квасники, тороватые пирожники, калачники-саечники, продавцы щедро сдабриваемых постным маслом гречушников, сби­тенщики и всякая другая шевелящая мужицкую торговую копейку братия, оживляющая торг своими разноголосыми выкриками. Игра­ют-шумят местами и балаганы, несмотря на то, что Иванов торг — по­стный: где же и зашибить грош скоморохам-потешникам

(«тоже пить-есть умеют!»),

как не на скопище звенящего копейкой, нетре­бовательного на вкус, не скупящегося на смех, деревенского люда...

«Смех — не грех!, — говорит русский народ-простодум:

«а коли и грех — так меньшой изо всех!»,

«Смехом слезу не перешибить, так весь свой век во кручине прожить, счастья-радости во век не нажить!»

«На Ивана Постного — хоть и пост, да разносол!»

— оговаривает­ся убравшаяся с полевыми работами деревня черноземной-хлебо­робной полосы. И впрямь, есть чем угостить — даже строго придер­живающемуся заветов старины — хлебосольному домохозяину гостей званых-прошеных в этот постный п о л е т н и й праздник, приходя­щийся во многих селах престольным-храмовым днем.

Вместо за­претного круглого пирога — загибает в этот день «праздничная» хо­зяйка долгий. Начинка найдется знатная: грибы-грузди, грибы-масленики, грибы-рыжики, которых перед этим временем и в лесу, и в залесье хоть лопатой собирай да граблями огребай. Кроме грибов, идущих на похлебку и на закусь-заедку, — всякой ягоды в пи­роги можно завернуть: и костяники, и голубики, и черники, в брус­ники, и смородины. В огороде — свекла с морковью, редька-ломтиха найдутся хозяйке на подмогу, гостям на угощенье. Овсяный кисель, — не говоря уже об ягодном, — тоже мимо стола не проносится, хоть бы и в праздник: особливо, если к нему сусла-пива да сыты медовой поставить. Знают деревенские хозяйки, что и «кулагой» (пареное со­ложеное тесто с калиною, — местами зовется «саламатою») — тоже не побрезгают гости.

«Кулажка — не бражка!»

— приговаривают они, по­давая эту лакомую стряпню с погреба после сытного постного обе­да, — «упарена-уквашена, да не хмельна, ешь в волю!».

Ждут — не до­ждутся кулаги малые ребята: все ведь они — кулажники-сластены зазнамые. Сумеет деревня и постный праздник справить по заведен­ному, честь-честью, — в грязь лицом не ударить в те годы, когда Бог мужика урожаем благословит за труды праведные.

«Не до праздни­ка, не до гостей, когда не только в церкви, а и на гумнах — Иван По­стный!»

— оговаривается старая молвь крылатая.

«Не бойся того по­ста, когда в закромах нет пуста! Страшен — мясоед, когда в амбаре жита нет!»,

«В год хлебородный — пост не голодный!»,

«Господь хлебца уродит — и с поста брюхо не подводит!»

— повторяет деревня, в поте, лица, по слову Господню, вкушающая хлеб свой, — для кото­рой каждый урожайный год составлял истинное благословение Божие даже и в те далекие, затемненные язычеством времена, когда русский пахарь-народ молился не Троице единосущной и нераздель­ной, а Перуну, Велесу, Даждьбогу и всем другим обожествленным силам всемогущей матери-природы.

В старые времена, до двадцатых годов Х1Х-го столетия, соблю­дался в народной, богатой обычаями, Руси следующий праздничный обряд торжественный, приурочивавшийся непосредственно ко дню 29-го августа. Собиралась-сходилась — по нарочитому зову — моло­дежь со всего села к околице. Приносилась туда — заранее кем-ни­будь из старых людей накануне приготовленная — глиняная, одетая в холщевый саван, кукла: без малого в рост человеческий. Особенно­стью этой куклы было то, что она делалась без головы. Эту безголо­вую куклу поднимали две молодых девушки и бережно, в благоговей­ном молчании, несли на руках впереди толпы к реке, где на самом крутом берегу, останавливались и клали свою ношу наземь. Вся тол­па начинала причитать над куклою, как над дорогим и близким ей по­койником. Причиталось — особыми причетами, не сохранившимися, к сожалению, ни в записях наших бытоведов, ни даже в памяти народ­ной. По прошествии некоторого времени, оплаканного глиняного по­койника поднимали на руки двое молодых парней и при вопле толпы с размаху бросали в воду. Этот обезглавленный человек в саване олицетворял — в глазах совершителей описанного обряда — св. Иоан­на Крестителя, нераздельно сливавшегося в суеверном народном во­ображении с побежденным темными силами красным летом.

У покойного В.В. Крестовского в его известных очерках «Двадцать месяцев в действующей армии в 1877—1878 годах», есть, между прочим, краткое упоминание о справляющемся в Болгарии празднике «Пиперуда» (красная бабочка). Этот народный болгар­ский праздник совпадает по времени и некоторым частностям с на­шим Иваном Купалою (24-м июня). По свидетельству названного писателя, в этот день молодые сельские девушки наряжаются в ли­стья болотных трав и выходят в поле искать мотыльков, распевая при том особую обрядовую песню, а к вечеру делают из глины кук­лу без головы и кидают ее в реку, в воспоминание обезглавления Ио­анна Крестителя. Связь этого, соблюдаемого и теперь обычая с на­шим — исчезнувшим без следа под всесокрушающей рукою седого Времени — несомненна и может служить явным доказательством то­го, что и балканским славянам сродни самобытный дух русского на­рода, явственным образом засвидетельствовавшего о братской люб­ви к ним своей кровью, пролитой за освобождение болгарских и сербских братьев, устлавшего костьми своих доблестных воинов кровавый путь к Стамбулу.

На Ивана Постного в Тульской губернии наблюдают за полетом птиц. Если журавли летят от Тулы на Киев, то, по приметам, вскоре после Семена-дня наступят холода.

«Лебедь летит к снегу», — гово­рит туляк-погодовед, — «а гусь к дождю!»,

«Лебедь несет на носу снег!»,

«Ласточка весну начинает, соловей лето кончает!»,

«Сколько раз бухало (филин) будет бухать, по столько кадей хлеба будешь мо­лотить с овина!», «Чай, примечай — куда чайки летят!»

Длинный ряд тульских примет-поговорок о птицах заканчивается остроумным за­мечанием:

«Петух не человек, а свое все скажет и баб научит!»

Иван Постный — последний предосенний праздник — был в ста­рые годы на Руси «полетним» не только потому, что окончательно завершал собою летние красные дни, открывая широкую дорогу торную ненастной осени, — но и оттого, что являлся последним, за­ключительным, праздником целого года. Через двое суток после этого дня (1-го сентября), починая новый год, шел день Новолетия.

Всеволод Владимирович Крестовский — талантливый романист, автор «Петербургских трущоб», «Дедов», «Панургова стада» и многих других выдающих­ся произведений — родился в с. Малая Березайка Таращанского уезда Киевской гу­бернии 11 февраля 1840 года. По образованию он — питомец петербургской 1-й гим­назии и петербургского университета, но курса в последнем не окончил. Литературная деятельность его началась стихотворениями, в числе которых было немало прекрасных (например, навеянные русскими народными мотивами, а также написанные на испанские сюжеты). Несколько его песен прошли даже в народ и рас­певаются по деревням как свои («Ванька-ключник», «Полоса-ль ты моя, полоса...»). Известность ему составил печатавшийся в «Отечественных Записках» 1864—1867 гг роман «Петербургские трущобы». В конце 60-х годов Всеволод Владимирович по­ступил в военную службу, которой и обязан появлением своих «Походных очерков» и «Очерков кавалерийской жизни». Во время русско-турецкой войны 1877-78 гг он, в качестве официального корреспондента «Правительственного Вестника», присут­ствовал на театре военных действий. Корреспонденции его составили книгу «Двад­цать месяцев в действующей армии». С 1882-м года он состоял чиновником особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе М. Г. Черняеве, затем — перешел в пограничную стражу. В 1892-м году, в чине полковника, Всеволод Владимирович Крестовский был назначен редактором «Варшавского дневника», на каковом посту и умер в 1895-м году. Могила его находится в Петербурге, на одном из кладбищ Александро-Невской Лавры. Полное, восьмитомное, собрание его сочинений изда­но Товариществом Общественной пользы в 1898-99 годах.